Повисшую в каюте тишину, вязко оседающую на мебели и оборудовании, первым нарушил голос Райли.
— Как давно?
Микрофон Аристея колюче зашумел, искажая невеселую усмешку.
— Около полугода, может, плюс-минус неделя.
— Почему не сказал раньше?
Аристей помедлил с ответом.
— Надеялся, что ошибся. За несколько дней до этого Бешеные атаковали наблюдательный пункт, и я списывал на стресс и недостаток сна.
— Мы не надеемся, Аристей. Мы оцениваем ситуацию и осознаем последствия!..
— Я знаю, — снова усмехнулся потертый комбинезон, потирая запястья. — Но даже скажи я раньше — ничего бы не изменилось.
Аристей был прав, и это сбивало всегда ровные, упорядоченные мысли Райли. Размышления о сегодняшних испытаниях ушли на задний план, в совершенном мозге сменяли друг друга прогнозы, варианты выхода, способы отдалить или хотя бы замедлить надвигающееся безумие Аристея.
Дети рассвета никогда не строили иллюзий о своей участи. Каждый из них знал, что может однажды ощутить себя иначе. Это всегда начиналось одинаково. Сначала была вспышка энергии, словно второе дыхание — ничем не сдерживаемая свобода мысли, кристальная чистота ума, бесконечный запас сил, чтобы экспериментировать, пытаться снова и снова. После приходила апатия, тяжелая, будто бесконечная бессонная ночь. Реакция замедлялась, эмоции затихали, сама личность заменялась пластичным, податливым ничем. Все это было так просто перепутать с приливом сил и переутомлением, что многие предпочитали игнорировать первые признаки, нежели скатываться в паранойю.
Очевидность ситуации открывалась на третьей стадии — когда гаджетеры понимали, что не до конца управляют происходящим. Появлялись навязчивые мысли, нервозные движения, чудовищные идеи. Личность разрушалась, память истлевала, а мышление оборачивалось хаосом, окончательно превращая ученого в безумца.
Теперь это ждало Аристея — последнего товарища из прошлого, единственного, кто видел лицо главы Детей рассвета и знал, что за человек скрыт в коконе неснимаемого костюма.
— Значит, это прощание? — простой вопрос дался Райли с огромным трудом.
Аристей выдохнул, вдруг обхватил пальцами крепления шлема и стал отстегивать их одно за другим. Он отсоединил дыхательный шланг, проводки приборов и просто стащил шлем-капюшон, открывая лицо и почему-то улыбаясь. Резкий свет белых светодиодных ламп очертил острые черты лица, подсветил впавшие, но сияющие глаза.
От Райли не ускользнуло фатальное — мечущиеся в широко открытых глазах искры фанатичной горячки, из последних сил сдерживаемого безумия.
Услышав из микрофона Райли тяжелый, глухой вздох, почти стон, Аристей улыбнулся и похлопал чужое плечо.
— Когда придет рассвет, за который мы так боремся, поприветствуй его и за меня тоже, — просто попросил он, торопливо надевая шлем.
Райли проводил ученого до машины у дверей комплекса, не в силах сказать хоть слово. Ощущать что-то давно забытое, миной-ежом поднимающееся в груди, было мучительно.
Аристей не говорил и не спрашивал — все было ясно без слов. Но когда его руки обхватили руль, а двигатель заревел, он услышал:
— Поприветствую… старый друг.